Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».

Перевести, как известно, можно любой текст. Во всяком случае — дословно. Беда в том, что дословный перевод — подстрочник — мало кому согреет душу. Читателю и зрителю подавай художественный перевод без того, что переводчики и редакторы называют «кальками». Калька — это когда вы видите, например, в английском тексте «I have a headache» и в переводе пишете «я имею головную боль» вместо «у меня болит голова», и потом имеете головную боль после разговора с редактором.

В переводе с японского, который по структуре, грамматике и прочему от русского куда дальше, чем язык Шекспира, калечные (с ударениями на первый или второй слог) конструкции выглядят чудовищно. Взять хоть простенькое и коротенькое слово «ото», записываемое не самым сложным иероглифом в девять черт (音: наверху — «вставать», внизу — «солнце») и означающее «звук». Это, поверьте мне, кошмар переводчика.

Вспомним одно из двух самых известных хокку великого японского поэта Басё — про лягушку (второе, понятно, про улитку):

//фуруикэ я
кавадзу тобикому
мидзу-но ото//

Подстрочник:

//древний пруд, о
лягушка прыгает
звук воды//

Именно так: звук воды. Басё не уточняет — хотя в японском вполне себе есть средства для того, чтобы уточнить, как именно прозвучала вода, когда в нее вторглась пресловутая лягушка. Громкий всплеск раздался или тихий всхлип — это науке неизвестно. Звук воды. Всё. Вот как хочешь, так и понимай.

Собственно, японский читатель именно это и делает: понимает как хочет. Японский язык на кончике кисти умного автора вроде Басё превращается в картину, на которой контуры едва обозначены: нам дают достаточно информации, чтобы примерно понять, что происходит, но крайне недостаточно для того, чтобы прочувствовать, как именно разворачивается действие. Японцы предпочитают многие вещи не уточнять в принципе, полагая, что в контексте собеседник (или читатель) всё, что нужно, поймет и так. Доходит до смешного: некий писатель не уточнил пол второстепенного персонажа, скрыв его за бесполой фамилией, и когда переводчик-англичанин подступился к писателю с вопросом, с кем мы имеем дело, с he или she, автор развел руками — он и сам не знал…

Возвращаясь к лягушкам: там, где японский язык может позволить себе туманный намек, русский просто-таки требует уточнения. «Звук воды» по-русски — это пресная фраза. Нехудожественная. Никакая. Если ограничиться по-русски «звуком», читатель ощутит себя обманутым. Иными словами, адекватный перевод невозможен: японский текст предлагает интерактив, множественность смыслов, распутье, где каждый выбирает дорогу себе по вкусу; русский же текст — это, как правило, один путь — извилистый или прямой, но один-единственный.

Так что абсолютно права была Вера Маркова, когда перевела «звук воды» классической фразой «всплеск в тишине». Разумеется, переводчик додумал за автора — мы не можем быть уверены в том, что Басё имел в виду именно всплеск. Но не додумать было нельзя.

Какое отношение Басё имеет к аниме? О, самое прямое. Макото Синкай, в универе изучавший, напомню, японскую литературу, написал повесть «5 сантиметров в секунду» неплохим японским языком. И этих «ото» у него там — видимо-невидимо (и слышимо-неслышимо). Несколько примеров с дословным переводом: «муси-но ото» — «звук насекомых», «ики-о ному ото» — «звук глотаемого вздоха», «рё:ри-но ото» — «звук готовки», «ки:-о татаку ото» — «звук стучания по клавиатуре», «амэ-но тихё:-о татаку ото» — «звук дождя, стучащего по поверхности земли», «нурэта до:ро-о курума-га субэру ото» — «звук машин, скользящих по мокрой дороге», «хо:тё:-но ото я канкисэн-га мавару ото» — «звук кухонного ножа и звук вращающегося вентилятора»…

Что самое противное, все мы отлично представляем себе, о чём идет речь. На уровне именно что звука. Но, блинский блин, как это сказать по-русски?

Понятно, что в каждом случае решение ищется отдельно. И, конечно, переводчик по большому счету только тем и ценен, что подбирает адекватную словесную форму авторскому содержанию. Да и русский язык на деле полон звуков. Так, цикады по-русски могут стрекотать, петь, в том числе хором, в том числе нестройным, давать концерт, наконец. «Звук дождя, стучащего по поверхности земли, и звук машин, скользящих по мокрой дороге» превратились в переводе вашего покорного слуги в «шелест дождя и шуршание машин на мокром шоссе», и, честно сказать, этой фразой я горжусь — в ней достаточно «ш», чтобы въяве расслышать то, о чем пишет Синкай. С кухонным ножом всё более-менее понятно — «стук кухонного ножа» («в лесу раздавался», ага). Звук, издаваемый вентилятором, не столь очевиден, оттого появился «шум включенного вентилятора» — не лучшее решение, но, положа руку на сердце, и не худшее. И так далее.

Домашнее задание: попробуйте на досуге превратить в удобочитаемые русские фразы «тэйся сита дэнся-но эндзин-ото» — «звук мотора поезда, совершившего остановку», а также «ками-но мато-о я-га цурануку ото» — «звук стрелы, поразившей бумажную мишень». Удачи. Блинский блин с нами! —НК

Русскоязычное издание повести Макото Синкая «5 сантиметров в секунду» в переводе Николая Караева готовится компанией Reanimedia.

Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку»

Есть мнение, что переводчиком стать легко: достаточно «знать язык». «Он знает язык!» — веско сообщают нам, подразумевая, что дело в шляпе. Пожившие люди хмурятся: они видели переводчиков, «знавших язык», они видели даже тех, кто знал прилично два языка: чужой и родной. Но и такое сакральное знание не всегда гарантировало сколь-нибудь приличный результат.

Ибо перевод — особенно с японского — это не только текст, это прежде всего контекст. Хорошо, когда всё просто и ясно: «Смеркалось. Я шел домой. Навстречу шагало гигантское человекоподобное…» А что делать несчастному переводчику, если автор не в меру начитан и сыплет цитатами?

Вот характерный пример из The Sky Crawlers Мамору Осии. Одна из первых сцен: пилот Юити Каннами прибывает на базу ВВС и является к командиру Суйто Кусанаги (это женщина). Беседуют они, если верить русскому фэнсубу, примерно так (орфография и пунктуация перевода сохранены):

Каннами: Каннами Юичи, прибыл в ваше распоряжение.
Кусанаги: Кусанаги Суйто. Быстро. Я думала, что вы прилетите вечером.
Каннами: Вечернее солнце слепит при посадке.
Кусанаги: Камию?

Оставим в покое имя «Юичи» в противовес правильной транслитерации «Юити» и слово «быстро» (тут «хаякатта» — это скорее «рано»). Обратимся к загадочному слову «камию». Что это такое и с чем его едят? Другой переводчик, может, плюнул бы и оставил «камию» как есть: пусть зритель голову ломает. Но нам попался честный фэнсубер, решивший докопаться до истины. Видимо, он долго размышлял над значением странного слова, потому что в итоге в фэнсубе появился не менее странный комментарий: «Камию — сокращение от имени (KAnnaMI YUichi)».

Увы, фэнсуберу не пришло в голову, что таким манером японские имена не сокращаются: фамилия «Каннами» пишется иероглифами с чтениями «кан» и «нами», а разбивать чтение иероглифа на слоги японец вряд ли станет. Впрочем, попытка понять, что же ты переводишь, сама по себе благородна, пусть переводчик и не вполне угадал смысл происходящего.

О чем говорят герои фильма? Кусанаги: «Хаякатта-но нэ. Ю:гата да то омоттэ ита кэдо» («[Как-то вы] рановато. Я думала, [вы прилетите] вечером»). Каннами: «Тайё:-га амари мабусикатта-кара» («[Вечером] солнце очень сильно слепит»). Кусанаги: «Камю?»

Да, именно и только Камю, точнее, Альбер Камю(1913—1960),французский писатель, лауреат Нобелевской премии. Ларчик открывается просто: Каннами цитирует роман «Посторонний», а Кусанаги узнает цитату. И всё.

То есть, конечно, не всё. Что должен сделать переводчик, столкнувшись с такой ситуацией? Во-первых, понять, откуда дровишки, то есть цитата. В наше время для этого можно воспользоваться Google — с большой вероятностью процитированные слова в интернете обнаружатся. Во-вторых, найти цитате русское соответствие. То есть: (а) найти цитату в японском переводе; (б) найти соответствующее место в оригинале; (в) найти его же в русском переводе романа.

Этап (б) можно миновать, но лучше этого не делать — игру в испорченный телефон никто не отменял. Каннами цитирует японский перевод романа неточно, а переводчик, в свой черед, обращается с оригиналом достаточно вольно. Камю написал иначе: «L’éclat du ciel était insoutenable»; по-русски — в переводе Норы Галь — «небо слепило нестерпимо». Вот эти-то слова и должны появиться в русском переводе The Sky Crawlers. С учетом того, что Каннами, насколько можно понять, имеет в виду всё-таки вечернее солнце, а значит, прошедшее время надо поменять на настоящее: «Вечером небо слепит нестерпимо».

Слово преткновения в переводе на английский язык (кадр из американского издания фильма на Blu-ray). Русский фэнсуб появился гораздо раньше и был в кои-то веки сделан на основе японского оригинала.

Знать язык мало; хорошо бы знать еще что-то помимо языка. На худой конец — быть готовым разобраться в любых авторских хитросплетениях. Иначе камию не оберешься. —НК

Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».

C японской анимацией (манге больше повезло) в России сложилась ситуация, немыслимая, допустим, в литературе: перевод с языка оригинала тут — не норма, а исключение. Обычно фэнсуберы переводят аниме с английского. Оно и понятно: английский худо-бедно учил почти каждый, а людей, знающих японский хоть приблизительно, мало. И аниме многие из них не смотрят. Поэтому вместо перевода мы имеем чаще всего переперевод.

Да, так быстрее и дешевле. Да, может быть, так даже интереснее, если иметь в виду интеллектуальную игру «угадай оригинал». Но только скорость, деньги и мелкие личные удовольствия к переводу как таковому не имеют никакого отношения.

Проблема переперевода, как и проблема списывания у соседа по парте, упирается в доверие. Даже если вы уверены, что сосед знающ и умен, ничто не мешает ему сглупить и ошибиться, а то и, сойдя с ума, сочинять матерные частушки вместо того, чтобы писать сочинение на тему «Протодаосизм в романе Льва Толстого „Война и мир“». «Кол» в четверти будет, между прочим, у вас.

Объясню на примерах. Самый безобидный случай: русский фэнсуб «Меланхолии Харухи Судзумии», серия первая, реплика первая. «Сунао-ни суки-то иэнай кими-мо…» — поет Микуру. «Не могу сказать тебе, что мне нравится в тебе!» — подпевают фэнсуберы, не подозревая, что стреляют мимо всех мишеней. Ибо дословный перевод японской фразы — «Ты не можешь откровенно сказать: „[Ты мне] нравишься“».

Почему так вышло? Видимо, потому, что опозорились фэнсуберы английские («I can’t tell you I like you in person!»), а наши у них тупо списали. Переводили бы с японского — сразу увидели бы, что «не можешь сказать» («иэнай») относится к «ты» («кими»). Песенка о том, что Микуру — девушка робкая, но парень ей попался еще робче.

Это, повторю, самый безобидный случай. Куда хуже обстоит дело, когда вроде бы никто не ошибся, но… Вот характерное место из миядзаковского «Порко Россо». Паря над океаном на честном слове и на одном крыле, главгерой хвалит мотор своего самолета: «Со: со: ии ко да но, эндзин-тян!» Английская версия: «That’s right, engine! Good boy!»

Смысл передан верно, дословно было сказано: «Так, так, хороший мальчик, мотор-тян!» Лишь уменьшительно-ласкательный суффикс пропал втуне. Но не потому, что переводчик не ведает, что такое «тян». Ведает. Просто в английском образовать уменьшительную форму от «мотора» нельзя при всем желании — нет в языке таких средств. А в русском они есть: «Вот так, моторчик, молодец…» Согласитесь, есть разница между «мотором» и «моторчиком». И если переводить «Порко» с английского, эта разница будет утрачена безвозвратно. (К слову, в английском варианте «Улитки на склоне» братьев Стругацких слово «машинка» перевели тяжеловесным «machine» — и вся лирика моментально исчезла. По-японски же машинка вполне могла стать машиной-тян.)

Занимаясь перепереводом, легко пропустить нюансы изначального текста, — и прощай, моторчик!

И последний пример: когда, переводя на английский, ошиблись намеренно. Бывает и такое: японцы, гордые тем, что говорят на сложнейшем в мире языке, упрощают переводы сплошь и рядом. В аниме Umi-ga kikoeru студии Ghibli есть сцена, где героиня играет в теннис с одноклассницей, а за ними наблюдают восхищенные мальчики. Один из них восклицает: «Тэнису-бу-но Сэри-га кодомо ацукаи дзя!» — «[Она] разгромила Сэри из теннисной секции, как ребенка!» В субтитрах на официальном DVD значится: «She didn’t even break a sweat!» — «Она даже не вспотела!» Смысл (как бы) тот же самый, что до подробностей… к чему гайдзинам подробности?

В итоге, переводя японский текст с английского, рискуешь потерять всё: и смысл, и эмоции, и детали. Так что, брат переводчик, переводи-ка аниме с японского. Если же, не зная нихонго хоть приблизительно, ты переводишь с английского — не удивляйся. —НК

Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».

Переводчики обожают вчитываться в чужие переводы. И заглядывать при этом в оригинал. Чтобы можно было, сравнив пару абзацев, вознегодовать: «Да елки ж палки! Он(а) совсем дуб, да? Хоть бы в словарь заглянул(а)!..»

Надо сказать, что для таких восклицаний часто находятся весомые поводы. Но сдается мне, что куда полезнее, да и познавательнее анализировать собственные ошибки. Ну или почти-ошибки, которые вполне могли вкрасться в текст, если бы ты вовремя не дал себе по лбу и не повторил в сотый раз главную мантру переводчика: «Стоп, а не дурак ли я?»

Особенно когда переводишь с японского. (Запомнил? Повтори!)

Итак: эта поучительная во всех отношениях история произошла, когда я переводил (с японского, по тексту, милостиво присланному с вершины Фудзи в электронном виде) аниме Макото Синкая «5 сантиметров в секунду». Часть вторая, «Космонавт». У героини, школьницы Канаэ Сумида, есть собачка по прозвищу Кабу. Нормальное такое прозвище, если учесть, что «кабу» — это японский вариант английского «cub» («щенок»). Правда, в японском есть еще одно слово «кабу» со значением «пень», но оно пишется иероглифом, а то «кабу», которое «cub», как и полагается заимствованиям, пишется знаками алфавита «катакана». Японский язык, чтоб вы знали, изнемогает под пятой чудовищной омонимии. Масса японских слов произносится одинаково, а пишется по-разному и означает тоже разное.

В одной из сцен старшая сестра спрашивает у Канаэ: «Заехать за тобой после школы?» «Не надо, — говорит та. — Кабу-дэ каэру».

«Кабу» написано катаканой. «Каэру» значит «вернусь домой». «Дэ» — показатель инструментального падежа: «чем», «посредством чего». «Басу-дэ» — «автобусом», «на автобусе» (от английского «bus»). «Кабу-дэ»… э… «на Кабу». На собачке?!?

Стандартный кошмар переводчика: видимость нулевая, полет нормальный. Ты не понимаешь, о чем речь, и впадаешь в ступор. Достойное аниме превращается в комедию абсурда: японская школьница едет домой верхом на несчастной собачонке. Не бывает. Но что тогда значит «кабу-дэ каэру»?

Я два часа листал грамматики, силясь проникнуть в тайны частицы «дэ». Я изошел холодным потом в думах о японском инструменталисе. Я размышлял долго и мучительно — и придумал… О, какую красивую и логичную теорию я придумал! Суть ее сводилась к тому, что глагол «каэру» акцентирует внимание не на процессе возвращения домой, а на результате, и героиня имеет в виду, что она пойдет пешком, а у дома ее встретит, радостно виляя хвостом, верная псина. «Вернусь домой [пешком и буду встречена] посредством Кабу», — вот что говорит Канаэ. Или как-то так.

Я был жутко горд собой. Настолько, что успел изложить эту проникновенную теорию трем людям, бесконечно далеким от проблем японской грамматики, и все они восторженно кивали головами: как здорово! как сложно! А я скромно так улыбался и поздравлял себя: постигнут еще один аспект дивного японского языка…

Беда в том, что в следующей сцене героиня возвращается домой на скутере. И тут настает черед главной мантры переводчика. Вердикт однозначен: дурак, чего уж. Можно было сразу догадаться, что «кабу» — это японское переосмысление названия модели скутера Honda Super Cub. «Вернусь на „кабе“». И никаких тебе тайн частицы «дэ».

А как же собачка? А никак. Совпадение. Я же говорю — омонимия изуродовала японский язык, как Бог черепаху, про это, кстати, во всех учебниках пишут. И кочует из пособия в пособие чудесный диалог агронома и любителя театра «но»: поскольку «сельское хозяйство» по-японски тоже будет «но», эти двое никак не могут понять, что говорят каждый о своем.

Так про что я? Ах, да: заметил тут в одном аниме вопиющую ошибку переводчика… Ладно, ладно, шучу. —НК

Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».

Пора встать грудью на защиту Поливанова. «Начальник, наболело!»

Начну с цитаты: «Он говорил на каком-то диалекте, вместо „ки“ говорил „кси“, вместо „цу“ говорил „ту“, понять его было очень трудно…» Стругацкие, «Хромая судьба». В этой фразе — вся суть споров о поливановской системе записи японских слов кириллицей. Когда вместо «Синдзи» пишут «Щинджы», понять, о ком идет речь, и правда, очень трудно. Почему надо пользоваться системой Поливанова и нельзя писать «Мущищи», даже если очень хочется?

Для начала: Поливанов Евгений Дмитриевич дураком не был, и снисходительно поплевывать на его могилу, право, не стоит. В 24 года (напомню: для многих борцов с поливановщиной это возраст начала конца умственной неполовозрелости) этот человек уже был приват-доцентом и ведущим японистом Петроградского университета. Приоритет Поливанова в изучении японских диалектов признан самими японцами, чего, вообще говоря, не бывает. Извините за грубость, но, ребята, прежде, чем декламировать «Сла Сяна по соссэ…» и ржать над глупым ученым, попробовали бы вы сами вот так, а?

Проблема, однако, не в Поливанове. Проблема в заблуждении, непонятно откуда взявшемся, но страшно живучем: чем ближе к оригиналам звучат заимствования из иностранных языков, тем лучше. С чего бы? Где, в каких языках обретаются фонетически точные соответствия? Может быть, в японском? Из тех, кто твердо знает, что по-русски надо писать «сущи», потому что «так вернее», я предлагаю создавать боевые отряды лингвистического спецназа. Пусть наши бойцы научат японцев, что правильно говорить не «уокка», а «водка».

На сегодня поливановская система — это единственная приличная система транслитерации японского языка. Во-первых, она проста: запомнить, как пишутся по Поливанову японские слоги, можно за минуту. Во-вторых, достаточно научна, а кто мне не верит — пусть откроет хотя бы первый том «Теоретической грамматики японского языка» Алпатова и коллег (М., 2008), стр. 37—38. Если коротко: главный аргумент антиполивановцев — японцы не говорят «си», «ти» и «дзи», эти звуки куда больше смахивают на «щи», «чи» и «джи», — упирается в палатализацию, которую любимая многими система Хэпбёрна игнорирует напрочь, а система Поливанова, наоборот, признает как родную. (Про «ши» и «шы», кальки с хэпбёрновского слога «shi», стыдно и упоминать.)

Палатализация в разрезе.

Впрочем, «для людей, не знающих о существовании палатализации ни теоретически, ни практически», это вряд ли довод. Оставим научность ученым. Чем хороша система Поливанова для переводчиков-практиков? Тем, что, в-третьих, она отлично сочетает практичность и благозвучие. «Отлично» не значит «идеально», но лучше пока никто ничего не придумал. С одной стороны, по слову, записанному «по Поливанову», знающий человек всегда поймет, как произносится японский исходник. С другой, слова «щинджи», «чёджи», «щяна», «какащи» и «мущищи» по-русски просто монструозны. «Мусиси» тоже не сахар, но тут как ни крути — всё выйдет боком (ни слова про мальчика Соскэ!).

Фуюцки из «Евангелиона». Между прочим, слышится там не «ф», а «х».

Так вот: «поливановщину» не хулить надо, а беречь, ибо это огромное счастье, что она у нас есть. Попытайтесь на досуге придумать аналогичную систему для английского. Уотсон или Ватсон? Парсли или Парзли? Хамилл или Хэмилл? Чтобы не было разнобоя, кто-то должен наконец сделать выбор — раз и навсегда. Поливанов сделал этот выбор для японского, создав четкую и стройную систему, над которой изгаляются теперь неблагодарные отроки.

И не надо хвататься за катаны. Отмените Поливанова — и в русских переводах аниме приключится хаос, в котором (читаем вслух!) зашуршат жирными щупальцами ощерившиеся какащи и чудовищные мущищи. —НК